Мне все снятся военной поры пустыри,
Где судьба нашей юности спета.
И летят снегири, и летят снегири
Через память мою до рассвета.

Ю. Антонов — М. Дудин

Вечер, берег, костер, река Лепистке, мчащаяся сквозь дремуче-косматую тайгу, всю в пятнах рыжего лиственничника. На берегу трое.

Николай принес воды. Поправил над огнищем таган, повесил чайник. Присаживаясь на выбеленную водой и солнцем коряжину, посмотрел на молчаливых своих товарищей, чуть заметно улыбнулся, спросил:
— А что, раньше таймени крупнее были?

Знал Николай, что нужно сделать, чтобы вечер у костра был интересным — всего лишь сказать одному из стариков: «Расскажи Палыч про старину», или другому: «А Леписке, Викторович, лучше, чем Подкаменная Тунгуска?». Спартак Павлович с Константином Викторовичем старинные друзья. Один вырос на Лене, и всю жизнь мотала его авиационная судьба по просторам Якутии. Родина второго — Новосибирск, он геолог и истоптал за свои пятьдесят восемь добрую половину всей Сибири. Стоит одному рассказать какую-нибудь историю, другой тут же расскажет что-нибудь еще интереснее. И так, перебивая друг друга, они могут рассказывать часов по пяти кряду.

Вот и сейчас, две пары не похожих глаз одновременно уставились на него и два очень не похожих лица как-то неуловимо изменились.

— Я слышал, что и двести килограмм не предел был... — продолжил Николай.
— Ну, про двести, не знаю, а вот полтораста сам ловил, — первым откликается Викторович.

Спартак качает головой, усмехается:
— И где ты такого ловил?
— На Подкаменной Тунгуске.

Спартак хватается за живот, который содрогается от смеха, лицо багровеет.
— Чего орешь, как козел во время гона? — Кричит Викторович, бледнея.

Внешне друзья очень разные. Спартак большой, толстый, крупная голова украшена, хотя и седыми, но кудрями. Нос картошкой на левой щеке бородавка. Викторович напротив, невысок, поджар, лыс, голова маленькая, нос крючком.

— Да врешь ты все! Откуда в этой Тунгуске таким тайменям взяться? — вытирая глаза от слез говорит Спартак.
— Сам-то ты, хрен старый, и такого не ловил!

Нужно отметить, что Спартак на самом деле был старше Викторовича на четыре года, потому частенько именовался другом не иначе как старым хреном.

— Ловил, ловил, — говорит Спартак, — но не об этом речь. Колька спрашивает, какие раньше таймени были, а не каких мы с тобой ловили. А я вот своими глазами видел рыбину поболи двух центнеров, да еще и убийцу...
— Ну да?! — Делает недоверчивое лицо Николай.
— Ну-ну... — бормочет Викторович — сейчас набрешет.
— И было это в одна тысяча девятьсот сорок пятом году. Как раз меня в армию должны были забрать вместе с Вадиком Необутовым.
— Во дает! Ты же не служил в армии! — восклицает Викторович.
— Я же не говорю, что служил. Я говорю, должны были забрать. — Спокойно отвечает Спартак, поворачивается к Николаю и продолжает. — Тогда в устье Тумары рыбы много всякой было, и таймень, конечно. Наш участок рыбалки был по границе острова Ходжох, что в устье Алдана, до острова Ары, что повыше Батамая. По Лене и Алдану ходили на дощаниках, скрипя веслами на всю округу.
— Дощаник, это как баркас?
— Нет, полегче будет. На Лене тогда их называли «илимка». Такая плоскодонка с прямыми боками из трех набоев, острым носом и прямой кормой. А вот в быстрые реки заходили, конечно, на ветках*. Я это к чему говорю-то. К тому, что на ветке приходилось рыбу из сетей выбирать. А сети такие, что и не знаешь, что в них попасть может.
— И что за сети такие волшебные у вас были? — с ехидцей спрашивает Викторович.
— Не волшебные, а двустенные — ряжные. Частик с ячеей на пятьдесят, а ряж на триста и нить такая, что ни одна рыбина не порвет. Война хоть и закончилась, а план по рыбе не снижали, велено было ловить все подряд, вот мы и плюхались там с утра до ночи. Нас трое молодых было и один дедок, вроде наставника по-нынешнему. Сети дед чинил, рыбу солил, готовил нам. А мы по сетям, и все на веслах да на шестах. Ладони у меня как подошва у сапога были и мышцы на руках как у тяжелоатлета.
— Ага, Жаботинский засушенный! — не преминул вставить Викторович.
— Был среди нас Юра Морозов, он на годик помладше нас был, но парень крепкий и серьезный, в общем как все молодые ребята того времени. Он как раз в тот день проверял сети в устье Тумары. Как там все на самом деле было, никто не видел, конечно. Но, восстановить событие можно было, по уликам, как теперь говорят. А улики были такие: огромный таймень в сети, пойманная ниже устья Алдана Юрина лодка и труп Юры, найденный на берегу в полукилометре от обитаемой избушки.
— Труп на берегу, тогда, причем тут таймень? — заинтересовался рассказом Викторович.

Спартак начал рассказ, а перед Николаем вставала как живая картина: по быстрой реке, вдоль самого берега, преодолевая течение, плывет на юркой лодчонке молодой здоровый парень. Вот он проплывает над подтопленными наплавами сети, разворачивается, кладет весло поперек лодки и, наклонившись к самой воде, подхватывает шнур. Крепкая рука чувствует сильные рывки рыбины. Он не спешит, не радуется добычи, это его работа, тяжелая работа. Перебирая руками по поплавочному шнуру, медленно подкрадывается к рыбине. Вот она! Зацепившись за толстую ряжную нить губами, рыбина изредка дергает огромной головой. Такого мне не поднять, — думает рыбак, — и оглушить нечем… ни ружья, ни багра, одни руки. Может завести вокруг него свободный конец сети и как неводом вытащить на берег? Так и сделаем!

Рыбак направляет лодку вдоль сети и оказывается прямо над тайменем. Таймень будто услышав мысли человека, заворочался, повел хвостом, изогнулся и метнул свое упругое тело вперед. Красный как лопата хвост мелькнул над водой и ударил в борт лодчонки. Рыбаку повезло, лодка перевернулась ниже сети, и он не угодил в страшную паутину. В воде Юра разглядел устало двигающиеся жаберные крышки, темно-серебренную чешую и крапины пятен на боку хозяина северных рек. Через мгновение он вынырнул, судорожно глотнул воздух, заработал руками и ногами, направляя наливающееся с каждым мгновением тяжестью тело к ближайшему берегу. В свете солнца вспыхивают брызги близкого переката. Кипит речная коловерть. Но рыбаку не страшно — не впервой! Июль не октябрь, и искупаться можно. Вот коснулся ногами дна, попытался встать, но бурный поток сбивает, несет. Тогда он поворачивается на правый бок, спиной к течению, пытается нащупать дно, и не достает. Гребок, другой, третий... Резкая боль вонзилась под правое подреберье, неожиданно, предательски, там, где её не ждали. Вопросы проламывались в сознание: «Что это? Почему меня не несет? Кто меня держит? Зачем?» Вода переливалась через тело, захлёбываясь шарил человек взглядом в пузырящейся воде и ничего не видел кроме темного пятна. Руки сами потянулись к правому боку и наткнулись на твердое, гладкое, круглое, скользкое, что вошло в него с такой болью.

Топляк! — мелькнула догадка, — Замытый топляк! И меня насадило на него как кусок мяса на рожон!

Хотел закричать, но ужас выдавил из легких весь воздух. Руки сами сделали то, что должен был им подсказать разум. Старательно зажимая глубокую рану, откуда медленно сочилась густая, черная кровь, свободной рукой Юра подгребал, помогая течению вынести его на берег.

На берегу тело казалось бесконечно тяжелым, в ушах шумело. Человек упал на теплые камни и закрыл глаза. Когда наступила тишина, молодой рыбак открыл глаза. Над ним был голубой мир, просторный и загадочный, огромный и холодный. Юра с трудом, превозмогая боль, перевернулся на левый бок, приподнялся, опершись на одну руку, и увидел под собой лужу крови.

— Ох как болит, — подумал он, — пропаду тут и не узнает мама как это случилось. Нет уж, нужно попробовать добраться до людей.

Затаив боль, рыбак попытался подняться и встать на ноги, но крепкие ноги так ослабли, что не удержали его. Он ткнулся грудью в гальку и задышал часто, с присвистом. Сердце выстукивало с перебоями и все глуше и глуше. Лежа неподвижно он думал: «До жилья далеко... Сколько же шагов? Тысяча, полторы. Ноги не идут, поползу… а там лекарства, спирт, наконец, который может и силы хоть на время восстановить».

Собрав силы, пополз. Он производил судорожные движения и толкал своё тело вперед, подобно гусенице. Следом за ним, на мелкой гальке, оставалась, точно пропаханная борозда.

Юра полз, делая частые остановки, припадая всем телом к земле, тыкаясь в камни головой, теряя каплю за каплей источник жизни — кровь.

Внутри все горело. Но ползти к воде значило удлинить путь. Стремясь унять странный огонь, пылавший внутри, он пытался глубоко дышать прохладным речным воздухом. Но чувствовал, силы совсем покидают его. И все-таки, он всё полз и полз, движимый вперед не столько мышцами тела, обмякшими, потерявшими упругость и силу, отказывающимися повиноваться, сколько последним напряжением воли.

И расстояние постепенно сокращалось. Рыбак видел мыс, на котором стоял домик скрытый густым ельником.

Ему оставалось метров триста, когда он уткнулся головой в холодный скользкий валун. Пытаясь обползти его, уперся рукой в шершавый бок, дрожащими коленями оттолкнулся от гальки, слыша нарастающий стук молотков в висках и видя перед глазами пляшущие разноцветные огоньки, приподнялся со стоном, и вдруг, острая резкая боль полоснула грудь. На какое-то время он увидел мыс и затуманенную даль, но потом все слилось в глазах. Он сильно вдохнул в себя всей грудью прохладный воздух тайги и закричал:

— Люди-и-и! — но крик его, слабый короткий, как вздох, оказался не слышным.

Он лежал лицом к небу и был уже равнодушен к уходящей из его тела вместе с кровью жизни. Невыносимо острая некоторое время назад боль в груди перешла в тупо колющую, потом в ноющую и наконец стихла. Юра почувствовал что-то вроде облегчения. Тело его начало наливаться приятно-слабой истомой. Но в глазах, глубоко запавших и окруженных чернотой, еще слабеньким огоньком светилась жизнь.
Ему чудилось детство, и печальная улыбка застывала на лице, веки смежились, будто наваливался сон. Прошло еще сколько-то времени, и жизнь его погасла вместе с короткой вечерней зарей.

Огонь костра темнил все вокруг. Чем ярче полыхал огонь, тем, казалось, ближе придвигалась к костру ночь и обступала сидящих вокруг людей. И одновременно все выше и выше поднимался черный купол неба. Огонь лизал, жадно огладывал сухие палки, зло шипел, фыркал, с треском выбрасывая из костра снопы искр.

— Ты откуда Колька сосновую дровину притащил? — спрашивает Спартак, Ишь какую искру даёт, того и гляди штаны прожжет.
— А?! — встрепенулся Николай, понимая, что рассказывать о молодом рыбаке Спартак давно перестал. Он с трудом сообразил, о чем его спросил Палыч, и ответил. — А как разберешь-то, листвяшка, береза или сосна. Все водой выбелено и отполировано.

Костер разгорался все ярче, все жарче, как бы вызывая на поединок осенние холода. Но понадобилось бы слишком много огня, чтобы, хоть на четверть градуса повысить температуру. Холод отступал лишь на какие-нибудь три метра от костра, а дальше властвовал лишь он один — холод верхоянья.

— И да сохранит нас Господь от дел, ведущих к сожалению и огорчению. — Тихо проговорил Викторович, подхватил с тагана чайник, предложил — Может по маленькой?

Спартак и Николай протянули ему свои кружки.

— А вот у нас на Подкаменной Тунгуске такой случай был….

* В е т к а — русское название, применяемое к небольшому челноку, долбленому или сшитому из трех досок; восточнее Енисея применяется к обоим этим типам, в Северо-Восточной Сибири — обычно к сшитому челноку.