Мое детство прошло в поселке на берегу Японского моря, изобилующего различной экзотической живностью от трубача и трепанга до рыбы фугу, но истинной жемчужиной этих вод являлся лосось. В местных реках его всегда было много. Начиная с июня и до тех пор, когда уже бодрый ноябрьский морозец, проявляя свою молодецкую удаль, пытается обнять чистые студеные воды местных рек, из глубоких, богатых пищей недр Тихого океана устремляются косяки рыб. Сначала в реки заходит сима, направляясь к истокам, где из-под самой земли бьют ключи, превращающиеся в стремнины бурных горных рек. Следом за симой в реки заходит горбуша. Косяками из 5-7 рыб они поднимаются вверх по рекам, с каждым днем изменяясь внешне. Их стройные тела, пышущие силой, в самом начале долгого путешествия из морей к родным ключам принимают странные формы и окраску. Самки из серебряных слитков превращаются в бледно-зеленых рыб, больше похожих на жаб, а у самцов деформируются морды, превращаясь в уродливые крючковатые носы, вырастают большие горбы, благодаря которым эта рыба и получила свое название. Завершает это шествие кета, вальяжно, словно гуляючи, идущая на нерест. Она способно долго крутиться в яме, гоняя гольцов, ленков и пеструшек, всегда сопровождающих это парадное шествие. Но, несмотря на неспешные прогулки по реке, рыба, все же, повелеваясь инстинкту, устремляется к таинству всей жизни, дабы ценой собственного существования дать новую жизнь, подчиняясь вечному круговороту бытия на Земле.

Частенько, гуляя с удочкой по осенней реке, стесненной с боков маньчжурскими сопками, я наблюдал как большие рыбины, исцарапанные, с ободранными плавниками и потрепанными хвостами, неизвестно какой звездой ведомые, достигающие именно того родного ключа, где несколько лет назад их родители, отложив икру и сбрызнув ее молоками вдохнули в них жизнь. На этом же галечном плесе эти измученные долгим путешествием рыбины из последних сил предаются тому, ради чего приплыли сюда. Самка с обветшавшим хвостом, вырыв ямку, откладывает в нее икру, в то время как самец, оплодотворив ее, ревностно кидается на всех, кто проплывает мимо, неизвестно откуда беря на это силы, пока самка зарывает своих будущих детей, которых ей никогда не суждено будет увидеть. После этого, пара, бок о бок, прижимается друг к другу, ожидая своего последнего вздоха.

Данные картины всегда производили на меня сильное впечатление, т. к. я никогда не думал, что рыба может быть настолько преданной друг другу.
Нигде в литературе я не встречал описания подобного. Даже в первой подаренной родителями книге «Юный рыболов» не было сказано про это ни слова. Да и красиво нарисованные рыбы, смотрящие на меня со страниц этой книги, были в диковину. Ведь селедка, камбала или лампасная красноперка были мне куда более родными, нежели плотва, лещ или судак. А сведения о горбатых окунях и щуках сводились к одному слову, крупными буквами написанному на страницах этой книги, и выделенными в отдельный раздел — «Хищники».

Свою первую щуку я поймал спустя 27 лет, после того как я поставил пылиться на книжную полку ту самую книгу «Юный рыболов», тихим июльским утром в одном из парков культуры и отдыха г. Омска. Притаившись у кустах в двух метрах от меня, та, в самый последний момент, вылетела на воблер, театрально исполнявший роль умирающей рыбки. От неожиданности происходящего я сделал резкую подсечку, и в тот же миг рыба была вырвана из её родной стихии. Ни затяжной борьбой, ни эффектными свечками первая щука меня не порадовала. Да и была она не слишком большой для того, чтобы произвести впечатление долгого вываживания и упорной борьбы.

После фотографирования с этим «трофеем» рыбка была отпущена обратно в воды Иртыша. Именно тогда я сделал для себя ценный вывод: щука, будучи засадным хищником, поджидает свою жертву, находясь в засаде, она хладнокровно ждет, когда зазевавшаяся плотвица окажется от нее на расстоянии броска. Тут же, развив невероятную скорость, хищник атакует жертву. В ее «алчном теле все направлено на выжидание, атаку и сокрушение беззащитной жертвы. И нет в этом хищнике ни капли душевного тепла.

Но однажды случилась со мной одна история, позволившая совершенно иначе взглянуть на щуку, как на рыбу, слушающую только собственные инстинкты. Только-только закончился нерестовый запрет и я, измученный двухмесячным ожиданием того мига, когда уже можно будет испробовать новые приманки, старательно накапливаемые за долгие зимние месяцы, отправился на одну речушку в поисках своего рыбацкого счастья. Вечерами, когда за окном еще лежало снежное зимнее одеяло и мороз теребил прохожих за нос, я, рассматривая карту, уносился в мечтания, что наступит летний безветренный день и я, встав на берегу этой реки и разрезав шнуром стеклянный пирог реки, поймаю свою заветную рыбу.

Наконец-то, этот миг настал и как в мечтах я, встав на самый край берега, сделал длинный, затяжной заброс. Шнур легко спрыгивал со шпули словно живой неведомый зверек, истосковавшийся по игре, уносимый приманкой в неизведанные пучины реки. Приманка, шлепнувшись далеко от меня, попала в самую пенящуюся стремнину реки. Вода тут же подхватила ее и понесла вниз по течению. Вымотав излишки шнура и сделав подброс, я ощутил, что приманка зацепилась за какое-то препятствие на дне реки. Попытавшись отцепить её, я, было, сделал легкую подсечку. Шнур, уже миновав быстрые воды, стоял в спокойной зоне обратного течения, но внезапно стремительно метнулся обратно в самый поток реки. Я понял, что это вовсе не зацеп, а на том конце шнура — живое существо, пышущее силой, готовое биться за свою свободу. Как всегда бывает, именно в этот миг перестает существовать окружающий тебя мир. Существует только пространство, включающее тебя и рыбу. Своя вселенная, где баланс сил так нестабилен и чаша весов может склониться в любую из сторон. Либо, не сдюжив оказываемого рыбой давления, не выдержит шнур, и хищник уйдет, выиграв схватку, либо ты, сохранив хладнокровие, умело управляясь со снастью, выведешь рыбу к ногам победителя. Но как сохранить эмоции и остаться хладнокровным, когда бешено стучит сердце, готовое разбить грудь и вырваться наружу, а руки и ноги, словно налитые свинцом, потеряли силу и обрели какую-то необъяснимую слабость?

Сбросив до этого затянутый фрикцион, я дал возможность рыбе занять удобное для неё в этой схватке положение. Та, приняв такой подарок, устремилась в самый центр реки, где, на ее взгляд, есть та спасительная стремнина. Пока рыба, находясь в самом потоке, не предпринимала никаких действий к освобождению, я, немного успокоившись и подтянув фрикцион до необходимого состояния, приступил к долгому вываживанию.

Как только шнур встал в одну линию, и рыба почуяла сопротивление, она резким рывком устремилась ко дну, но фрикцион катушки, нехотя расставаясь со шнуром, замедлил её действия. Я, было, попытался вывести рыбу из быстрого потока в тихий омуток, но та упрямо давила ко дну в самом центре реки. Такую настойчивость я расценил, как повадку голавля, любителя быстрых речных потоков. Но постепенно, неистово вращая ручку катушки, я все же заставил рыбу сместиться из потока в омут. Как только я выматывал метр шнура, приближая рыбу к себе, она резким рывком забирала два метра, устремляясь в глубь омута, окидывая всю застывшую в ожидании исхода округу унылым воем фрикциона. Постепенно силы начали покидать рыбу, и уже на каждый вымотанный метр шнура рыба отвоевывала метр. И вот в воде мелькнул серебряный бок большой рыбины. Сердце мое вновь запылало. Голавль, огромный голавль рисовался мне в голове, когда я смотрел на этот серебристый силуэт. Я никогда не ловил голавля — а тут сразу трофей. Рекорд, который побить будет очень сложно. В очередной раз, подведя рыбу к мели, я отчетливо увидел, что на том конце не одна рыба, а две. Они, плотно прижавшись друг к другу, то устремлялись в глубину, то подходили к мелководью. И только, когда я окончательно подвел рыбину к ногам, я увидел, что на приманку позарилась большая щука. Крючок предательски впился ей в самый край губы, называемый «усом». Рядом с ней, плотно прижавшись стояла еще одна щука. Самец, нисколько не боясь, ни при каких условиях не хотел отпускать подругу, изголодавшуюся после нереста и позарившуюся на мою приманку. И даже, когда самочка предприняла попытку высвободиться и сделала затяжную свечку, тот, нисколько не стесняясь, выпрыгнул из воды вместе с ней. Два грациозных тела довольно долго стояли на самом кончике хвоста, извиваясь в воздухе, словно змеи. Преданными глазами он смотрел на нее в ожидании исхода схватки, с грустью понимая, что возможно это последний миг их совместной жизни. Поверженная щука, завалившись на бок, ведомая шнуром, подошла к моим ногам. Взяв ее в руки, я освободил ее от крючка, и пока рыба находилась в моих руках, самец, подплыв к моим ногам, с грустными глазами ждал исхода этой схватки. Вопреки его ожиданиям я вернул щуку обратно в воду. Ослабевшая рыба долго стояла, приходя в себя. Мы терпеливо ждали. Я, придерживая самку за хвост, и самец, стоявший на расстоянии вытянутой руки от меня. Казалось, я мог взять его руками и тот бы беспрепятственно подчинился, взойдя на смертный алтарь вместе со своей возлюбленной. Но, ободрившись, самка махнула хвостом, оттолкнулась от моей руки и медленно поплыла в сторону омута. Самец, сжавшись пружиной, резко развернулся, окатив меня хрустальными осколками водяных брызг. Я сидел на краю берега и смотрел как, прижавшись друг к другу, рыбины уходили вглубь речных вод в унисон помахивая мне на прощание своими пятнистыми хвостами. «Закрывалась» моя вселенная.

Мир вновь начал обретать краски реальности. В верхушках деревьев июньский озорной ветерок защекотал несколько листьев и те начали раскачиваться из стороны в сторону. В кувшинках квакнула лягушка, а над водной гладью в тяжелом летнем воздухе с пронзительным звоном летали комары. Жаркий день только завязывался, а я уже шел от прохладной воды в сторону дома. Рыбачить после пережитого никак не хотелось, да и в душе было как-то пусто. В голове была только одна мысль, что, отпустив одну щуку, я сохранил жизнь двум.