Память, какая же это полезная штука! Вот не был Николай в этих местах много лет, а ведь шагает по тайге так, как будто вчера здесь проходил.
Вот сейчас будет ручей, который в это время местами пересыхает. И точно, вот он! Дальше нужно идти по его руслу и попадешь на заветную речушку. Невдалеке послышалось журчание воды. Вот и река. Чуть пониже должно быть знакомое улово: тогда, давно, лет пятнадцать назад он добыл из него около десятка ленков всего за полчаса. К ямке подкрадывался осторожно, чтобы шумом или собственной тенью не вспугнуть осторожную рыбу. В заводи белели голыши, отполированные водой. Николай пригляделся и сам не понял, в самом деле он видит темные спины ленков или же это солнечный свет, падая в воду через кусты, обманчиво струится в глубине.

Приподнявшись из-за куста метнул блесну в улово и, не успев понять как идет блесна, почувствовал резкий удар. Николай добыл четырех пятнистых ленков — один к одному, по килограмму каждый. Можно было возвращаться на стоянку, но им овладел рыбацкий азарт. Он уложил рыбу в рюкзак и пошел вниз по реке: до устья ручья, вдоль которого он шел недавно. Поравнялся со скалой. Вода под скалой вырыла яму, течение здесь замедлялось и закручивалось. На поверхности кружили мелкие сучья, ощепки коры, хвоя. Все это какое-то время медленно кружилось, а потом мусор уносило течением. Николай сел на валун, который еще хранил тепло солнечного дня, поднял глаза к небу, в котором плыло одно единственное облако. Вокруг стояло суровое молчание заросших кустами берегов. Давно он не слышал такой тишины, с тех пор как уехал из этих краев в большой город. Эту тишину можно было слышать, она не похожа на мертвое безмолвие подвала. Николай улавливал легкое шуршание ветра, скрип дерева. В кустах попискивала мышь. Чуть подальше, за деревьями раздавалась какая-то непонятная и таинственная возня. Там что-то потрескивало и, кто-то тихо и задумчиво вздыхал. Чисто и прозрачно звенел безымянный приток Леписке. И все эти разнообразные звуки подчеркивали величавую, безмятежную тишину. Пахло травой и смолой. С этими запахами смешивался едва уловимый аромат нагревшихся на солнце камней. Да, да, камни в тайге тоже пахнут.

Наудачу выбрав блесну, подошел к яме, забросил. Таймень показал себя с первого заброса сразу — вынырнул откуда-то из непроницаемой глубины, едва услышав всплеск. Николай закинул вторично. И опять таймень шел вслед за блесною почти до берега — и отвернул. Николай сменил блесну. На этот раз таймень схватил её далеко от берега. Руки почувствовали, как натянулась леска и катушка начала стремительно раскручиваться. Николай легонько притормаживал ее пальцем.

Дважды подводил рыбину к берегу, напрасно: таймень, напуганный человеком, уходил в глубину, таща за собою леску. Тогда Николай повел упрямую рыбу вниз по реке, к отмели. Там зашел в воду. Почему-то удивился тому, что сквозь прозрачную зеленоватую воду собственные ноги выглядят короче, чем на самом деле. Пока удивлялся, таймень устал и, Николай вытащил его на берег. Тот отчаянно бился на камнях, не желая даваться в руки, но постепенно затих. И радость Николая постепенно же куда-то уходила, а появились сомнения — зачем я его убил?

Солнце стояло еще высоко, но нужно было возвращаться в лагерь разбитый на правом берегу Леписке.

Решил идти вдоль ручья, но попал на узкое русло сухой протоки которое напоминало дно ущелья: темный пойменный лес высился по обеим сторонам. Оба берега подмыло, слой дерна свисал с обрыва, как рваная овчина.

Под ногами хрустела галька. Где-то плакала желна: «Пи-пи! Пи-пи!». Этот большой черный дятел, обитатель хвойных лесов, всегда предвещал непогоду.

«Ишь просит: «Пи-и-ть!» Не кричи, напоит тебя дождь» — подумал Николай, приглядываясь к чему-то белому на высоком берегу. То был большой череп, принадлежащий когда-то здоровенному медведю. Убил его вероятно эвен, потому что череп и кости по «ритуалу» были вместе с черепом повешены на дерево. Николаю захотелось быстрее уйти с этого места.

Спрыгивая с невысокого обрыва, разорвал о торчавший сук одежду. Ничего не поделаешь, как говориться: «На всякий сучок есть свой клочок».

Вышел к ручью и, придерживаясь его берега, углубился в тайгу. Ручей был мелок, чист и довольно извилист.

В одном месте набрел на заросли смородины. На ветвях, как крупные рубины, краснели спелые ягоды. Он протянул руку, сорвал ягодку, положил в рот, языком и небом ощутив терпкий аромат сладко-кислого сока. Решил немного набрать красной ягоды, шагнул в кусты и замер. Перед ним, руку протянуть, стоял медведь. Широкая морда. Нос серый, зернистого теснения. В глазах отражался он сам, Николай, только крохотный и растерянный.

«Что делать?!». Николай оглянулся, как бы ища ответ на свой вопрос, а когда повернул голову обратно, медведя уже не было. На месте, где тот только что стоял, покачивалась ветка, и не треска ни шороха.

Пятясь, выбрался из кустов. Вскоре ручей повернул на юг, а Николай, часто оглядываясь, шел прямо, думая: «Какая дикая глушь, и какая страшная даль! Я где-то на краю земли…. И эти горы с голо-каменистыми вершинами и осыпи в серо-зеленых лишайниках, по которым может никогда не ступала нога человека. Что я тут забыл?».

Через километр тайга внезапно расступилась. Впереди показалась узкая долина, ограниченная крутыми горушками. Ноги почувствовали ласковую мягкость мха. Мох это — Кукушкин лес, впитывает в себя воды вчетверо больше, чем весит сам в сухом виде.

Недалеко, на галечной косе белела выцветшим боком палатка, рядом у костерка хлопотал человек. Николай вздохнул полной грудью: «Странные какие-то мысли у меня недавно вертелись в голове. Рвался сюда, мечтал, а сам…».

Подойдя к костру, Николай сел на камень и принялся строгать сухую палку. Тонкие стружки свивались на светлом лезвии ножа в крутые кольца и падали под ноги. Он молчал.

Михаил топтался у костра помешивал, подсаливал уху пробовал ее на вкус, облизывал деревянную ложку изредка поглядывая на старшего брата. Наконец спросил:

- Ты чего взъерошенный такой?
- На медведя наткнулся…
- Забыл, что нам отец говорил?
- Что?
- В одиночку в тайге даже волки не ходят.