Под рассказом «Маршрут Большая медведица» (fish-hook.ru/ar...ica-1355/) появился комментарий о якобы плохом отношении местного населения Якутии к заключённым ГУЛАГа. Это неверное мнение и я хочу поведать вам историю, совершенно правдивую, произошедшую в те времена с моими самыми близкими родственниками и хорошими знакомыми. А вы после этого можете судить, как население Севера относилось к тем, кто попал туда по воле слуг тоталитарного режима. Сразу предупреждаю, что рассказ не о рыбалке.

Глава 1

Cознание медленно возвращало в только что пережитое: ледяная вода, омут и далекий берег, до которого не хватает сил доплыть. Человек в рваной казенной робе приподнял с прибрежного песка голову. Еще не совсем ясным взглядом осмотрел берег, снова закрыл глаза и перевернулся на спину. Мокрая одежда сковывала холодом все тело, а сердце сжимала тоска одиночества и неотвратимости приближавшейся гибели. Человек не думал о жизни, он думал, как умрет: замерзнет, утонет, или станет добычей стаи волков.

Пролежав немного, он снова открыл глаза. В свинцово-сером небе, под низкими, лохматыми облаками, кружил коршун. Человек на миг представил, как эта хищная птица опустится на его грудь, переступая когтистыми лапами и вертя головой, осмотрится и, убедившись, что вокруг ни души, вонзит свой острый клюв в его остекленевшие глаза. «Нет, не для того я столько времени готовил побег, чтобы накормить дикую эту птицу. Если мне холодно, значит, я жив», — думал человек и попытался подняться на ноги. Ему удалось только сесть, опершись одной рукой о землю. Человек повернул голову к воде и не поверил, что смог переплыть с помощью одного только бревна такую широкую реку, как Алдан. «А что впереди?», — спрашивал он себя. Он снова повернул голову в сторону обрывистого берега, где взгляд его наткнулся на грозди какой-то темно-бурой ягоды, гроздями свисавшей с невысокого куста на самой кромке обрыва. От вида ягод спазм превратил желудок в раскаленный комок, и уже не о чем больше не думая, человек пополз к кусту. Непослушными пальцами срывал он ягоды, жадно глотал их и морщился от сводивших скулы судорог, оглядывая при этом ближнюю тайгу.

Лес плотной стеной начинался прямо от берега. Закоряженые, непроходимые дебри пугали своей бесконечностью. Человек вдруг с ужасом подумал о том, что эта земля может оказаться большим островом и ему придется еще раз переплывать широкую протоку. «Нет, с этой стороны реки нет больших проток и притоков. Здесь река течет строго на северо-восток, значит, нужно идти вдоль берега вверх по течению до самого тракта к большим русским поселениям на реке, к приискам». Человек со стоном поднялся и, покачиваясь, побрел по берегу. Иногда он падал, запнувшись о корни деревьев или оступаясь в вымытые водой ямы. Иногда подбирал у воды какие-то корешки и жевал их. В сумерках он вспугнул крупную птицу, которая оставила на берегу недоеденную рыбину. Человек с жадностью доел ее ужин и стал думать о том, где найти место для ночевки.

Для побега из пересыльного лагеря человек выбрал самое подходящее для этого время. Пору, когда поспела ягода и наросли грибы, когда подсохли болота и обмелели реки, когда меньше стало комаров и оводов, а медведи питаются большей частью лесными плодами.
На сухой траве, под еловым лапником, человеку снилась его прошлая жизнь: Москва, военный оркестр и освещенный разноцветными фонариками каток на Чистых прудах. Первомайская демонстрация. Аэроклуб. Поездка с милой Сашенькой на трамвае по Малой Дмитровке. Все было так четко и ясно, протяни руку и дотронешься. Человек протянул руку и резко отдернул ее, коснувшись холодного, сырого камня. Он открыл глаза. «Неужели это было? Неужели я когда-то покупал цветы на бульваре? Как же холодно. Невыносимо холодно».

С трудом распрямив одеревеневшие руки и ноги, он выполз из-под лапника и побрел дальше. Холод ночи сменился холодом густого утреннего тумана. Возле устья ручья человеку повстречался громадный олень, который, повернув голову в его сторону, не бросился бежать, а только фыркнул и, медленно зайдя в воду, поплыл. Зверь человека тоже не испугал и даже не заинтересовал. Оружия, кроме небольшого ножа, у него все равно не было.

Вдруг человек замер, потом присел, поднял с земли палку и крадучись сделал несколько осторожных шагов. В десяти метрах от него, в небольшой луже копошились молодые утки. Они азартно доставали со дна одним им ведомые лакомства, не замечая опасности. Брошенная палка со свистом врезалась в стайку, подняв веер брызг. Не умевшие еще летать утята бросились к реке. На перерез им прыгнул человек. Невероятно, но голод сделал его ловким и быстрым. Горячая кровь и свежее мясо придали человеку сил и уверенности на один день. О том, что будет, когда не будет пищи, когда впереди только холод, голод и неизвестность, он даже боялся думать. Но сейчас человек был сыт и уже спал в неглубокой яме, образовавшейся на месте корня упавшего дерева — выворота.

Первые снежинки, кружась в прозрачном, холодном воздухе, падали на его почерневшее, заросшее грубой щетиной лицо. И вдруг… Его глаза с лихорадочным блеском, не мигая, встретились с глазами зверя, склонившего над ним свою лохматую голову и шумно втягивавшего носом воздух. Молодой медведь, прежде чем подойти, долго наблюдал за неподвижным существом и не решался подойти к нему, но любопытство заставило его сделать несколько шагов. От существа исходил незнакомый, кислый запах, ни с чем не ассоциировавшийся в сознании зверя. Когда же медведь встретился со страшным взглядом существа, он со страхом отбежал, почувствовав реальную угрозу. Человек мог бороться за свою жизнь только глазами. Силы совершенно оставили его, а болезнь сделала его руки и ноги настолько тяжелыми, что он не мог ими даже пошевелить. Он повернул голову и закрыл глаза. А когда открыл, увидел сквозь пелену две приближавшиеся к нему тени. «Вот и все, — подумал человек, — волки. И совсем не страшно, даже спокойно… Нужно вспомнить слова… молитву… приготовиться». Но он ничего не успел вспомнить. Сознание покинуло его прежде, чем он что-то понял.

Привлеченные скопищем ворон, рассевшихся на деревьях, к огромному вздыбленному корневищу с берданками наизготовку подошли два охотника.

— Человек, однако, — не доходя несколько шагов, сказал старший.
— Однако, дохлый совсем, — отозвался другой и осторожно ткнул стволом берданки в бедро лежавшего на спине человека.
Тот издал слабый стон.
— Маленько живой, однако.

Из забытья человека вернули глухие удары, звавшие к свету из синей тьмы, в которой он долго-долго летел над землей и никак не мог от нее оторваться. Кто-то или что-то, как магнитом, держало его над землей и не давало улететь к звездам. Человек открыл глаза. В тусклом мерцавшем свете пламени открытого очага качалось сгорбленное существо, методично отстукивавшее колотушкой по бубну нечто похожее на азбуку Морзе. «Где я? Это не может быть раем и уж, конечно, не ад. Пахнет вяленой рыбой», — подумал человек и попытался рассмотреть раскачивавшуюся фигуру с бубном. В огонь что-то бросили, резко запахло горящим жиром. Человек попытался встать, но какая-то сила снова внезапно подхватила его и подняла над землей. Перед ним, быстро сменяя цвета, замелькали причудливые, незнакомые картины. Сначала он увидел под собой чум, из которого струился легкий, почти прозрачный дымок, потом поляну, где стояли еще несколько чумов и, наконец, реку и, бескрайнюю тайгу, припорошенную первым снегом. «Да это же карта, — подумал человек. — Это все нужно запомнить: и реку, и тропы, разбегающиеся от поляны на три стороны света. Ведь мне нужно идти. Ничего, вот отдохну, опущусь на землю и пойду, поползу дальше, к дороге, к людям». На самом деле он стал медленно опускаться к земле, как-то проник сквозь берестяную стену урасы и почувствовал измученным телом жесткое ложе. Он снова открыл глаза и закашлял. Фигура с бубном сначала замерла, затем, отложив бубен, двинулась к нему.

— Пить, — чуть слышно произнес человек, увидев над собой круглое лицо с черными раскосыми глазами.
— Тугуй (что)
— Пить! Воды…

Фигура отошла к очагу и вернулась с деревянной чашей, наполненной бурой жидкостью.

— Пей, — приподняв человеку голову и поднеся к его губам чашу, прошептала она.
— Горячо!
— Сеп, тымныы.

Наконец, человек посмотрел в чьи-то черные глаза осознанным взглядом.

— Ты кто?
— Аина.
— Анна?
— Суох, мин аатым Аина.
— Аина, а ты понимаешь по-русски?
— Да, понимаю. По привычке на родном языке говорю. А как тебя зовут, кэрэ?
— Олег.

Тут голова Олега закружилась, и он снова провалился в мир разноцветных картинок.

Неделю он пролежал в дымной юрте, пил отвары, которые готовила Аина, ел то, что она клала ему в рот. Все это время они вели простые разговоры. «Какой сейчас месяц», — спрашивал он. «Алтынньы», — отвечала она. «Сейчас день или ночь?» — в очередной раз очнувшись, шептал он. «Кеhэ», — слышалось от очага.
Молодой организм выстоял, победил, казалось, почти поглотившую его хворь. Через десять дней Олег с помощью Аины вышел из чума и чуть не ослеп от яркого снега.

— Дорообо! Туох сонун? — услышал он сквозь звон в ушах.
— Что?
— Это Кукас. Спрашивает, как у тебя дела, — перевела Аина.
— Дела хорошо, совсем хорошо, — приоткрыв осторожно глаза, громко сказал Олег.
— Учугэй, говоришь. Хантан эн?
— Кукас спрашивает, где твой дом?
— Далеко… В Москве был мой дом.
— Почему был? Дом всегда есть.

Аина помогла Олегу сесть на чурку и строго посмотрела на Кукаса:

— Кукас, говори по-русски. Не грамотный что ли?
— Ладно.
— А что на фронте сейчас, ты не знаешь? — спросил Олег.
— Почему не знаю? Однако не в лесу живем, в Троицке радио есть, газеты есть. Все знаю, однако.

И Кукас, не очень хорошо представляя, где какой город находится, пересказал услышанную им месяц назад сводку Совинформбюро.

Когда он ушел, Олег спросил Аину:
— А что значит имя Кукас? Наверное, кукша, да?
— Нет, это от слова «кугас», значит «рыжий».
— А разве он рыжий?
— Может, и был когда-то рыжим, я не знаю.

Еще через неделю Олег знал всех обитателей летнего якутского стойбища. Старшим, вернее, бригадиром был Дьогуор, или Егор. Жену его звали Аана, значит, Анна. Отца Аины звали Петр, по-местному — Буотур. Еще Кукас с женой Оруунэ, или Ариной, и дед Байбал — старый охотник с бельмом на левом глазу. Олега удивило отсутствие детей, но ему объяснили, что детей отправили учиться в райцентр в интернат, а взрослые, завершив летние и осенние дела, собирались не сегодня-завтра переезжать на зимовку в Троицк.

Они уже не раз собирались вечерами возле очага и никак не могли решить, как поступить с русским. Ведь его даже спрашивать ни о чем не нужно было, понятно, что беглый. Много таких повидали на своем веку и деды их, и прадеды; все имели дело с беглыми. Но они знали еще и то, что беглые бывают разные. Уголовники во все времена грабили и убивали местных жителей, а политические, напротив, случись им попасть к якутам или эвенкам, помогали, чем могли. Во все времена власть материально поощряла аборигенов за пойманных и переданных ей или убитых беглых. Что скрывать, были и среди местного, и среди русского населения такие, которые не упускали возможности заработать. А что делать — бедность! Везти с собой русского в Троицк было нельзя. Где его спрячешь? А заявишь в сельсовет, приедут из НКВД и им же припишут пособничество врагу народа. В общем, как говорят русские, куда не кинь — везде клин.

Старый Байбал сказал:
— Однако, я возьму этого русского с собой. Пусть зиму поживет со мной в зимовье, научится жить в тайге, охотиться, а весной видно будет. Однако, человек он не плохой, незачем вам говорить, что видели или слышали о нем. Не было никого. Я все сказал.
— Правильно, Байбал, говоришь, я тоже хотел предложить, но ты меня опередил, — поддержал бригадир Дьогуор. — Пусть идет с тобой, а мы поделимся всем, что имеем. Согласны?
— Я дам быхах и лыжи, — сказал Кукас.
— Я старое ружье и припасы к нему, — сказал Буотур.
— А я одежду, — заявил Дьогуор. — Продукты дадим все по чуть-чуть, соль, чай, муку.
— Раз так, Аана, зови его сюда. Говорить с ним будем.

В сумерках тесной урасы Олег, разглядывая серьезные лица якутов, думал: «Что могли решить эти совсем чужие мне люди? Не зря привели меня сюда. Я даже не их земляк. Сейчас все решится. Чего я жду? Наверное, я буду счастлив, если они предложат мне просто уйти с миром, дав кое-какую одежду и еды на пару дней. А если скажут, что отвезут меня в поселок? Как тогда поступить? Украсть все, что нужно, и сбежать? Но они же меня спасли, как я смогу их ограбить!».

— Олег, — начал Дьогуор, — мы хотели бы знать о тебе все, но наш закон говорит, что гость может рассказать о себе только то, что считает нужным. Если ты готов, мы слушаем тебя.
— Мне нечего скрывать от вас, людей, спасших меня от верной гибели. Я расскажу все, только рассказчик из меня еще неважный.
— Ничего, мы поймем. А что не поймем, переведет Аина, — сказал Буотур.
— Тогда слушайте. Родился я в Москве в двадцатом году в обыкновенной рабочей семье. И дед, и отец с братьями — все работали на заводе. Я же с детства мечтал стать летчиком, поэтому вопреки желанию родителей ходил в аэроклуб. После окончания школы поступил в летное училище, которое окончил в июне сорок первого. Распределение получил в воинскую часть, расквартированную под Минском. Как положено, перед началом службы разрешили мне съездить в отпуск на десять дней. Пока ехал, началась война. Как добраться до части, когда пассажирские поезда уже не шли на запад, не знал. На первой же станции, в небольшом городке зашел в комендатуру. Куда, спрашиваю, следовать и как. Отвечают: куда направлены, туда и следуйте. Я говорю, мол, в отпуск я направлен, а потом в часть. Комендант мне: «Вот и следуйте согласно приказа. Война приказы не отменяла». Три дня добирался до Москвы. Дома уже решили, что я на фронте, а я вот он. Радовались не долго. На следующий день я пошел в районную комендатуру и первое, что услышал: «Почему не в части?». Объяснил. Рассказал о том, что обращался к коменданту в городе N. Может, проверили, может, поверили, но через день военным эшелоном отправили в сторону Минска. Разбомбили эшелон недалеко от фронта, хотя где он, фронт этот, никто толком не знал. Сборной колонной, пешком отправились дальше. Нашли, наконец, штаб одной из армий, где меня отправили в комплектуемый из таких, как я, пилотов и техников истребительный полк, еще не вступавший в бой. Вместо фронта нас перебросили в тыл, где наскоро переучили на новые истребители Як-1. В августе я все же вылетел на первое боевое задание. Никого не сбил, сам вернулся цел и невредим. Потом было еще одиннадцать вылетов и два сбитых фрица. На тринадцатом сбили меня. В плен не попал, неделю выходил к своим и вышел с документами и оружием. В особом отделе проверили и снова в полк. Потом ранение, госпиталь. В сорок втором, весной, снова сбили, и снова я вышел к своим. Правда, теперь особист спросил, где я прохлаждался целую неделю. Я решил, отшутиться. У тещи на блинах, говорю, был. Ну-ну, знаем, кто тебя блинами, говорит, кормил, предателя. Завербовали? Вредить пришел? — и в морду. Меня, боевого офицера, да в морду! Ответил ему апперкотом. Дальше не помню. Били много, потом трибунал и лагеря. Летом этого года попал в ИТЛ Алданского дорожно-строительного управления Дальстроя, в базовый лагерь на развилке Алдана и Томпо. Оттуда и сбежал.

Олег закашлял и замолчал, глядя на огонь очага.

— Война, однако. Много плохих людей стало, — прервал молчание Дьогуор.
— Значит, стрелять умеешь? — спросил Байбал.
— Из ТТ, пистолет такой. Из пулеметов, пушек могу.
— А из берданы в белку?
— Не пробовал, — признался Олег.
— Решил Байбал взять тебя до весны пушнину промышлять, вот и спрашивает, сможешь или нет.
— Друзья… Да если вы мне такое доверие окажете, я все смогу. И стрелять, и ловить, и лес пилить. Не подведу, поверьте.
— Только тебе совсем, однако, якутом становиться нужно, — сказал Байбал.
— Одежду носить такую же, как у нас, еду готовить и говорить по-якутски, однако, мало-мало нужно, — добавил Дьогуор.
— Значит, и этому научусь…

Глава 2

Уже третий день перед глазами Олега маячила спина Байбала да маленькие нарты, которые тот упорно тянул по свежему снегу. На плече у Олега тоже лямка, за которую привязаны такие же нарты с нехитрым охотничьим снаряжением. Байбал шел молча, удивительно легко, ровными шагами. Олегу дорога давалась не так легко — не было опыта хождения на широких, подбитых камусом лыжах. Он был еще слаб после болезни и голода, но шел, не останавливаясь, сжав зубы. Две почти без сна проведенные ночи сил не прибавили. Спали они в зимнем лесу. Так холодно не было даже в лагерях. А Байбалу хоть бы что, для него шалаш из лапника — дом родной, а оленья шкура лучше любой перины. Да и верная лайка всегда рядом, согреет теплым боком. Байбал звал ее Ыт, что в переводе с якутского означало «собака». Ыт, типичная лайка с лисьей головой, небольшими, острыми, стоячими ушками, раскосыми, темно-карими глазами. Ыт похожа на своего хозяина. Подбегая к людям, она вытягивает острую мордочку, что-то нюхает и, не почувствовав внимания, мотает широкой гривой и снова убегает вперед. Только и виден ее пушистый, без подвеса, загнутый колечком хвост.

К вечеру добрались до зимовья. Хоть сил у Олега уже не осталось, он помог Байбалу перенести поклажу и заготовить дрова для убогой печурки. Поставили чайник. Байбал развязал два на половину наполненных мешка и зачерпнул из одного полчашки муки, из другого столько же древесной заболони.

— Сварим сегодня бурдук кахы, или, по-вашему, кашу.
— Байбал, а почему мы по дороге не убили косачей. Я их много видел.
— Патрон дорогой, зачем на птицу тратить. Сам подумай. Я не грамотный и то знаю, птицу в ловушку поймать можно, а патрон совсем для другого дела нужен.
— Понял. Экономить, значит, будем. Научи только меня как ловить.
— Научу, однако, — вливая кипяток в чашку и помешивая, кивнул Байбал.

Олег никак не мог привыкнуть к такой еде. Хоть в лагере и кормили бурдой с хлебом из отрубей, но то была знакомая еда, а эта ни соленая, ни сладкая, скорее, горькая и еле проглатывалась. «Скорее бы охотиться начать, — думал Олег, — мяса добудем, легче станет». Поймав себя на этой мысли, ему вдруг стало стыдно. Они ведь спасли его, укрыли, да и кормят тем же, что едят сами.

— Два-три дня со мной ходить будешь, смотреть будешь, а потом сам пойдешь. Не получится, опять с тобой пойдем, — укладываясь на нары, сказал Байбал.
Олег сполоснул чашку, из которой ел, и тоже лег.
— На соболя хорошо охотиться с собакой, но она у нас одна. Значит, будешь ловушки ставить. Соболь много ходит, ищет добычу. И тебе надо много ходить. Любит он горки и распадки, где валежника много. А там, где россыпи каменные, там он обязательно охотится и еще на гарях, потому что там мышей много. Смотри, где мышиных следов много, там и соболь. По деревьям он мало-мало ходит, только если дупло найдет, а так все по земле. Соболь шибко хитрый, прячется. Научишься его находить, охотником станешь.
— А как ловушки ставить?
— Завтра покажу. Смотреть надо, так не поймешь, — и Байбал, повернувшись на другой бок, замолчал.

Утро выдалось теплое и пасмурное. На снегу ни пятнышка. Лес стоял белый, немой и таинственный. Тихо. Слышно, как в ушах звенит.
— Хорошая для охоты погода, однако, — довольно сказал Байбал. — Ветра нет, соболь собаку совсем плохо слышит, и след долго не остывает. Холодно станет, соболь ходить много не будет, спрячется.
— Как это «не остывает»?
— Пахнет долго, значит. Собаке легко искать, охотнику хорошо, — вставая на лыжи, объяснил Байбал. — Пошли, однако. Совсем светло стало.
Удивительная в начале зимы тишина в тайге. Не шелестит листва, не гудят комары, редко подаст голос невидимая птица или неизвестно от чего упадет сухая ветка. Тишина эта как будто приглашает охотников вслушаться в тайгу, усиливает желание увидеть что-то живое среди сухих деревьев и серых валунов.
Старый Байбал знает, куда идет. Но вдруг он остановился и показал на следок:
— Соболь, однако, две ночи назад ходил. Скоро Ыт лаять начнет. Пойдем шкурку добывать.
— А как ты узнал, что он две ночи назад тут проходил?
— А сам не видишь? Когда снег шел, вспомнил? Э, как раз днем две ночи назад. А след не совсем свежий, разве не видишь? Понял ли?
— Маленько понял… Только как тут поймешь, след-то не четкий.
— Э, почему не четкий! Зима же. Лапки совсем опущены, и он пальцы не сжимает, а растопыривает, чтобы в снег не проваливаться. Вот, смотри. Он сначала передние лапы в снег ставит, потом в этот же след задними прыгает. От этого и отпечатки лап размазаны. Вот, смотри, есть следы когтей?
— Нет вроде.
— Правильно. А что это соболь прошел, а не колонок, например, как отличить?
— Не знаю.
— По такому снегу, как этот, соболь проваливается в снег на две фаланги моего мизинца, и ставит ноги прямо, а колонок пятками вместе, носками врозь. Понял?
— Понял, — и Олег сунул в след свой мизинец.
— Э, вот еще что! От одного двойного следа до другого больше длины ладони. Вот, видишь? — Байбал приложил ладонь к снегу. — А еще соболь не чертит лапами по такому мелкому снегу, ходит чисто-чисто. А в рыхлом снегу он оставляет поволоки, потом их покажу. Вот еще, посмотри — так соболь бежит. Парные следы, где чуть вперед вынесены, то правые, то левые лапки.
Они пошли по следу. Через час собака нашла свежий след соболя и начала преследование. Зверек бежал быстро, прыжки его местами достигали почти полуметра, он петлял, уходил под снег, стараясь обмануть собаку. Олег устал от долгой ходьбы и думал только о том, чтобы лайка скорее привела их к добыче. Тогда можно было хотя бы немного отдохнуть.
— Что-то Ыт молчит!
— Соболь, однако, идет за ту горку. Там распадок с ручьем, вверх по распадку камень, вниз — старый лес, который горел перед войной. Соболь знает, куда пойдет.
— И куда он пойдет?
— Пока снег мелкий, вниз.

Охотники повернули в сторону, и через некоторое время до их слуха донесся лай.

— Ыт! — обрадовался Олег. — Ыт, молодчага, нашел соболя!

Байбал молча прибавил шагу.

Лайка гнала соболя по земле и, в конце концов, загнала на дерево и стала облаивать. Соболь, отлично чувствовавший преследование, затаился на высоком дереве. Олег никак не мог его рассмотреть. Ыт настороженно притих, готовый в любой момент броситься за соболем, если тот надумает спрыгнуть с дерева.

— Вон он, — показал Байбал вверх. — Стрелять нужно патроном, где мало-мало дроби. Стрелять надо, чтобы весь соболь был за деревом, только голова выглядывала. Понял?
— А если он не захочет прятаться за ствол?
— Почему такой? Сам иди вокруг дерева, пока ствол тушку не закроет. Соболь на тебя смотреть захочет, голова видно будет, вот тогда и стреляй.
Байбал показал, как нужно идти вокруг дерева, потом вскинул берданку и выстрелил. Зверек, задевая ветки, полетел на землю. Ыт бросился было к добыче, но грозный окрик Байбала остановил его.
— Какой он маленький, — трогая шелковистую шкурку пальцами, удивился Олег. — Я думал, что они больше. След-то какой крупный был.

День шел за днем. Олег кое-чему научился, хотя понимал, что стать настоящим охотником ему, выросшему в огромном городе, стать не суждено. Тайга была полна тайн. Оказалось, что научиться добывать пушнину значительно труднее, чем летать на самолете. Но он упорно постигал эту мудреную науку, без учебников и лекций, лишь наблюдая за работой Байбала и его верной Ыт.

Они с Байбалом охотились на соболей, колонка, белку, горностая. Особенно много в предгорной тайге было колонка, который жил в каменных россыпях, вдоль большого ручья, где водились пищухи. Байбал ставил на зверьков самые разные ловушки не только потому, что колонки охотились ночами, но и из-за того, что пули и капканы портили их шкурки и шкурки горностаев. Ловушки были разной сложности и конструкции. Одни они делали долгими вечерами в зимовье, другие прямо на месте. Черканы Байбал изготавливал в зимовье подолгу, тщательно подбирая материалы. Ими пользовались в исключительных случаях, когда нельзя было достать зверька из норы каким-нибудь иным способом. А плашки можно было смастерить гораздо быстрее, зато их нужно было больше. Они делались из сухостойного бревна. В отрубе сантиметров двадцати раскалывали бревно посередине. Обрубок такой плахи гладко вытесывали с плоской стороны, накладывали на такую же плаху и плотно пригоняли к ней плоскостями вместе. Затем верхнюю плаху поднимали с одного конца на четверть или на полторы от нижней и настораживали. К сторожку привязывали тальниковым прутиком приманку, а на заднем, или лежачем, конце верхней плахи продалбливали продолговатую дыру, сквозь которую проходил колышек, укрепленный на соответствующем конце плахи. Это делалось для того, чтобы верхняя плаха не могла соскочить с нижней. При этом верхняя плаха должна была свободно ходить на колышке. Нижнюю плаху клали на землю так, чтобы она плоской стороной лежала в уровень с поверхностью снега. Ставили плашки там, где часто бегали колонки и горностаи. При таком способе ловли у горностая не портилась шкурка. Но они попадались редко, их можно было найти только возле двух озер в нескольких километрах от зимовья.

Лучше всего Олег научился добывать белку, находя ее по следам на снегу. Белка не осторожна и оставляет много следов, покопок и поеди. Ее хорошо слышно в зимнем лесу. Еще он заметил, что белок всегда больше на южных склонах горушек, по опушкам, где деревья лучше освещаются. Но самое главное, белка кормилась только днем, поэтому ее было легче искать. Хороший зверек: шкурка — на сдачу, тушка — на приманку для капканов и ловушек. Хотя другие приманки: мелкие птицы, мыши, части тушек боровой дичи в пере, — тоже были хороши.
Вечерами, помогая Байбалу, Олег старался запоминать якутские слова и уже знал, что «кэль манна» значит «иди сюда», а «бар мантан» — «уйди отсюда». «Сарсын» — «завтра», а «бугун» — «сегодня». «Кюн» — «день», а «тююн» — «ночь». Он еще вздрагивал ночами, когда снился тот далекий садист-особист и вонючие вагоны, трюм парохода и лагерные урки. Но теперь все чаще и чаще снились ему то белокурая Сашенька, то черноокая Аина, и Олег уже не знал, какое из этих двух видений ему больше хотелось видеть.
Время хороший лекарь, а время, проводимое в тайге, особенно.

Прошел месяц. Ноябрь изредка посыпал колючим снегом погрустневшую зимнюю тайгу. День становился короче, ночные сны, в которых Олег летал на истребителе, длиннее. На лосятине и зайчатине он поправился, даже без настоящего хлеба. Ребра уже не напоминали цинковую стиральную доску. Хлеб для охотников, вернее, лепешки были редким лакомство. Пек их сам Байбал, торжественно объявляя: «Сегодня хороший день, однако. Бурдук кушать надо». Теперь они ходили разными маршрутами, хотя Байбал часто заглядывал на маршрут Олега, проверить, как тот ставит ловушки и капканы.
Однажды Олег набрел на очень крупный след соболя, который кружил на небольшом, по промысловым меркам, пространстве. Он решил во что бы то ни стало поймать его и стал устанавливать капканы. Подыскал сухую жердь и с помощью рогатули закрепил ее возле дерева так, чтобы один конец лежал на снегу, а второй был в полутора метрах над землей. Получился этакий мостик в никуда. На высокий конец жерди он насадил половину тушки рябчика, а чуть ниже приспособил капкан.

— Ближе подвинь! — услышал он за своей спиной незнакомый голос.

Олег потянулся к берданке, прислоненной к стволу дерева.

— Ты что пуганый такой? — вероятно, заметив это непроизвольное движение, насмешливо произнес голос.

Олег медленно повернул голову. В десяти метрах от него стоял коренастый русский в стеганой телогрейке, брезентовых штанах, торбазах и потертой ондатровой ушанке. Рядом сидела черная с белыми пятнышками над бровями собака, отдаленно напоминавшая лайку. «Как они могли так незаметно подойти?» — думал Олег, оценивая степень опасности этой встречи.

— Анатолий, — представился русский. — А это Алдан, — опустив руку к уху собаки, улыбнулся русский.
— О-олег… я.
— Ты что тут делаешь-то, Олег? Вроде это вотчина Байбалы.
— А мы вместе тут охотимся.
— О как! — Анатолий достал папиросу, прикурил. — Никак замену себе старый готовит. Только почему я тебя не знаю? Ты откуда?
— Это долгая история. Не только я решаю, говорить тебе или нет.
— Даже так? Интересно. Но я-то все равно в гости к старику иду, так что пойдем вместе что ли. А капкан поближе пододвинь к приманке, иначе перепрыгнет и сожрет рябчика.
По дороге к зимовью они проверили плашку, установленную Олегом пару дней назад.
— Как якут ставишь, — заметил Анатолий. — У них плашки хуже работают.
— А что есть другой способ?
— Колоды такие же, но можно и подлиннее. И сторожок я делаю по-другому — из трех лучин.
— Покажешь?
— Не вопрос!

Анатолий скинул заплечный мешок, ослабил петлю и вынул две дранки. Острым концом охотничьего ножа на одной из дранок он сделал два глубоких надреза сантиметрах в шести друг от друга и ловко переломил ее в этих местах. Отработанным движением «сбрил» на сломе занозы, поперек одной из них сделал неглубокий надрез и отложил плашки в сторону. Сбоку на оставшемся куске дранки сделал сантиметровый квадратный вырез рядом с одним концом, другой конец заострил, плавно срезая бока дранки.

— Вот три детали. Первую, с надрезом, ставишь на нижнюю плаху, вторую, с наклоном упираешь в надрез первой, а эту вставляешь вырезом вот так. Видишь, длинная планка им не дает сложиться. На ее конец накалываешь приманку и сверху осторожно опускаешь тяжелую плаху. Она своим весом всю систему зажимает.
Анатолий поднялся с корточек.
— Теперь попробуй тихонько потянуть приманку. Да не бойся ты, палец не отдавит.

Олег чуть задел приманку, и верхняя колода рухнула вниз.

К приходу в зимовье Байбала Олег и Анатолием приготовили праздничный ужин из пшенной каши, сухарей и двух тушеных зайцев. Каша! Сухари! Какая для Олега это была радость! Чтобы каша не была сухой, ее сдобрили растопленным жиром от всей добытой дичи.

Залаял Алдан, в ответ послышался лай Ыт.

— Байбал, старый леший, — сказал Анатолий. — Пошли встречать.

Байбал, несмотря на бельмо в глазу, первым увидел их и радостно приветствовал гостя:
— Э, Толька, однако. Дорообо! Спирт принес?
— Мало-мало принес. Здорово, Байбал, гроза тайги. Как охота?
— Так себе. Соболь мало, белка много, ходить тяжело. Старый, однако, стал — хитро прищуривая здоровый глаз, пожаловался старик.
— Сколько, старый, отмотал-то сегодня? «Устал», «старый». Знаем мы таких старых, которые как в деревню приходят, так сразу по вдовушкам бегут.
— Э, зачем зря говоришь. У меня свой баба есть.
— Да, пошутил я, Байбал. Пошли, а то каша стынет.

Они расположились в тесном зимовье, выпили за встречу спирта, настоящего, медицинского. У старшего брата Анатолия жена была большим человеком — заведовала аптекой. Ели почти молча. Только когда все поели и разлили по кружкам чай, Анатолий начал разговор:
— Ну, теперь расскажешь, друг сердечный, как ты к Байбалу в помощники попал?

Олег вопросительно посмотрел на старика.

— Рассказывай, однако. Толя свой. Мы с отцом его много вместе рыбы ловили, и он с нами всегда ездил.

Олег рассказал свою историю.

— Да, дела… Без документов ты и тут долго не просидишь.

Все притихли.

— Уйду я весной, чтобы людей не подводить, — сказал Олег.
— Куда пойдешь! Не везде тайга. Прииски по всем рекам, люди везде, — возразил Байбал.
— Это точно. Сейчас банды в тайге появились, милицию усиливают для их поиска. Так что попадешься при первой же встрече.
Они еще долго говорили об Олеге, об охоте и своих собаках. Гость в тайге редкость, а новости тем более.
Утром Анатолий, уходя, спросил Байбала, давно ли тот заходил к Антипу на заимку. Старик ответил, что не был в тех местах с начала войны. Когда Анатолий ушел, Олег спросил, кто такой Антип.
— Э, странный человек. Вера у них своя, однако. Живет в тайге один, хоть и молодой еще. Раньше с отцом жил, но тот давно помер, старый совсем был и сердитый. А Антип из тайги никогда не выходит и к нему совсем никто не ходит, хотя знают все, что человек там живет.
— А милиция? Военкомат? На войну даже не забрали?
— Э, тут не один он такой. Раньше тут большая тропа была от Троицка до моря Охотского. Согнали людей разных, якутов, русских, поселили по всей дороге. Много товара возили и туда, и обратно, а потом перестали. Кто уехал, кто остался. Мой дед в Троицке остался, и я там родился. Русские почти все ушли, кто в Якутск, кто на Амур. А эти остались, но все умерли, кроме Антипа, однако.

Перед новым 1944-м годом Байбал решил сходить в поселок. Олег на целый месяц должен был остаться один. За последние три года один он был только во время своего побега, в остальное время вокруг него всегда было много людей. На фронте — сослуживцы, в госпитале — раненые, в тюрьме и лагерях — зэки.
В первый же вечер Олег растопил снег, согрел воду и устроил баню. Вместо мыла мыл голову золой, потом долго тер тело жесткой рукавицей, ополаскивался и снова тер. «Интересно, как можно не мыться целую зиму?» — думал он, вспоминая слова Байбала «Зимой себя мыть нельзя».

Уже несколько раз, особенно в пасмурную погоду, Олег слышал шум пролетавших где-то на востоке самолетов, но ни разу не видел их. Звук двигателей не был похож на тот, которые он знал. Это были не «дугласы», не «яки» и не «поликарповы», слишком уж высокими были их звуки. Теперь, в отсутствии Байбала, Олегу приходилось обходить не только свои ловушки, но и ловушки своего старшего товарища. Очень часто он не успевал пройти и четвертой части маршрута, оставаясь ночевать в тайге под сводами шалаша из елового лапника, греясь у подожженного ствола сухостоя.

Однажды в пасмурное утро он шел вдоль невысокой горной гряды, удивляясь, как старый якут, легко мог преодолевать такие большие пространства. Из свинцовых туч, окутавших вершины горушек, медленно падали пушистые снежинки, слабый ветерок чуть заметно шевелил ветви деревьев. Вдруг он услышал слабый отдаленный звук самолета, доносившийся из-за сопок. Не успел Олег подумать о том, что в такую погоду может летать только отчаянный пилот, как услышал глухой удар. Он всматривался в облака над распадком, но в воздухе ничего не было. Бывший пилот, он понял, что в горах произошла авария. Он стоял и не мог решить, что ему делать. Идти на помощь? Вдруг кто-то успел выпрыгнуть с парашютом. А если пилота сразу начнут искать и вместе с самолетом найдут его, Олега? Станут расспрашивать. Что им сказать? Искать-то будут военные. Но и бросить своего брата-пилота он не мог. Еще минуту он стоял неподвижно, но думал уже о том, как лучше подняться на склон распадка.

Место аварии он увидел сразу. На левом склоне с высоких елей был сбит снег, виднелись сломанные макушки. Олег, задыхаясь от быстрой ходьбы, рискуя переломать ноги между валунами и упавшими деревьями, подбежал к тому, что еще два часа назад было самолетом. Относительно целым осталась только хвостовая часть. Куски плоскостей были разбросаны по всему пути падения — от первых елей, которые зацепил самолет, до передней части фюзеляжа, отделившейся при ударе об острый утес. Вероятно, от этого же удара отлетел двигатель и теперь грудой металла лежал в оттаявшем вокруг снегу. Самолет не сгорел. «Самолет-то не наш, не советский. Как же он сюда залетел?» — не верил своим глазам Олег, но все же пробрался к кабине. Помогать было некому. То, что осталось от летчика, уже невозможно было без инструментов достать из груды покореженного металла. Нужно было как можно скорее уходить.
Не один день перед глазами Олега стояла картина этой аварии. Он, то клял себя за то, что не похоронил летчика, то оправдывал, почему он этого не сделал. Несколько раз над тайгой в хорошую погоду кружили самолеты. «Может, нашли? Но там, же негде посадить самолет. Как они туда доберутся? — думал он. — Привлекут местных? Лошадей возьмут?». Его так и тянуло еще раз сходить туда, но до возвращения Байбала он старался и близко не подходить к распадку.
Сопоставив услышанное на фронте и, особенно, в ИТЛ, Олег понял, что это один из тех самолетов, которые перегоняли на фронт из Америки. Заключенные «Дальстроя» активно применялись в строительстве аэродромов для этих самолетов по всему северо-востоку страны. Это значило, что где-то недалеко проходила трасса, и самолет рано или поздно найдут.

Байбал вернулся в середине февраля. После рассказа о промысле и показа добытой им пушнины Олег спросил:
— Что на фронте?
— Снята блокада Ленинграда, — выпалил Байбал заученной фразой. — Первый и Второй Украинские фронта освобождают правобережную Украину.
— И все?
— Э, каждый день в сельсовете радио говорит, то там победа, то там победа. Все разве могу запомнить?
— А что нового в поселке?
— Карася много ловить заставляют, шкурок много давать. Все, говорят, для фронта надо. Ты вот скажи, на войне шубы из соболей носят, да?
— Нет, шуб из соболей не видел. Пушнину, скорее всего, продают, а на вырученные деньги оружие покупают. Самолеты же из Америки гоняют, — подвел Олег разговор к интересовавшей его теме.
— Да, в Петропавловск залетают, однако. Э, совсем забыл! Анатолий тебе привет передавал, однако. Сказал, весной в гости придет, дело у него к тебе есть.
— Ты к нему в зимовье заходил?
— Зачем зимовье? Дома он давно. Говорит, скоро учиться поедет в Якутск. Потом на аэродроме работать будет. Однако, охотиться совсем перестанет.
— Как там Аина?
— Э, Аина сказала, помнит тебя. Спрашивала, здоровье как. Сказал, что совсем здоровый стал.

Вечером Олег рассказать Байбалу о самолете. Старик от такого сообщения даже приподнялся с нар.

— Я ходил туда. Думал, может, пилоту помощь нужна, но тот оказался мертвым. Трогать там ничего не стал и ушел.
— Где?
— На левом склоне распадка, там, где ручей, примерно на середине.
— Э, совсем плохо. Однако опять в Троицкое идти надо, сообщать надо.
— А, может, нашли его уже?
— Какой нашли? Все бы знали, что нашли, а так не знают, что упал даже.
— Ты их сюда приведешь?

Старик задумался.

Глава 3

Больше всего Анатолий любил ходьбу по тайге, особенно зимой. Чистота на земле и на небе, прозрачный, не искаженный испарениями воздух и тишина. Возвращаясь от Байбала и вспоминая разговор с Олегом, он вдруг подумал, не заглянуть ли ему к Антипу. К тому же на знакомой заимке можно было попариться в настоящей баньке. Стоило таким мыслям появиться в голове, и ноги сами повернули на запад.
Чем ближе подходил Анатолий к заимке, тем тревожнее становилось у него на душе. Нигде еще он не встретил следов Антипа. Дойдя до места, он увидел, что вокруг лежал девственно чистый снег, без следов человека. И даже дверь в избушку не было заперта. У Анатолия сдавило грудь от нехорошего предчувствия. Растолкав снег возле входа в избу, он открыл жалобно скрипнувшую дверь. Изба выстыла, запаха тлена не чувствовалось. Все, как и в прежние времена, было на своих местах. Не было только Антипа. Анатолий отдернул ситцевую занавеску на окне и шагнул за дощатую перегородку. На деревянной самодельной кровати лежало скорчившееся тело Антипа. Анатолий осмотрел его. Видимых следов насилия не было, не было и следов борьбы. Тот умер, вероятно, поздней осенью, потому что труп не разложился. То, что кругом не было следов, говорило о том же.

«Антип, Антип, — думал Анатолий. — Хороший ты был мужик, безобидный, приветливый, но темный».

Позже, копая землю рядом с могилами предков Антипа, он думал, как хоронить. По какому обычаю? Пока под костром оттаивал очередной пласт земли, Анатолий мастерил гроб из старых досок сарая. Не гроб получался — ящик. Когда могила была готова, он спустил на дно нижнюю часть гроба, потом замотанного в одеяло Антипа. Крест поставил временный, сколоченный из досок, надеясь вернуться сюда летом и завершить дело.

Прежде чем уйти, Анатолий решил осмотреть избу. Нехитрая старинная утварь, несколько старых книг. В чулане обнаружилось старое ружьишко, кое-какие припасы, инструмент. Все это он снес в сарай и там надежно спрятал. Вернувшись, еще раз осмотрел избу. В укромном месте нашел простую, без росписи, деревянную шкатулку с пожелтевшими от времени бумагами.

Ночевал Анатолий в баньке. Там при свете лучины он рассмотрел найденные бумаги. Трудно было читать с буквой «ъ» непривычные слова казенной бумаги. Еще тяжелее давались бумаги, написанные на каком-то непонятном языке. Тем не менее, из них выяснилось, что в 1897-м году тридцать духоборов (кто это, Анатолий не знал) по высочайшему повелению за отказ нести военную службу были высланы под надзор полиции в Якутскую область на полный срок их службы — восемнадцать лет. В шкатулке лежали также расписки и квитанции, из которых внимательному человеку можно было легко составить картину жизни духоборов в этом далеком краю. Например, запись от 27 сентября 1897-го года гласила, что у скопцов в Усть-Мае было куплено сорок пудов муки по цене 1 рубль 50 копеек за пуд и 600 штук кирпича для устройства печи. У тунгусов за 10 рублей куплен жилой сруб с помещением для скота.

Анатолий попытался почитать старую книгу: «Рожденiе во плоти открываетъ намъ познанiе мiра только въ мiрh. Живя въ мiрh, мы познаемъ мiръ, иного познанiя нhтъ». Открыл другую страницу: «Богъ былъ «самъ въ себh, въ умномъ существh, въ своемъ божествh». Богъ, владычество котораго повсюду, «не держится на небесахъ, ниже подъ небесами, не подъ коюждыми храмами, Богъ нашъ, говорятъ духоборцы, самъ въ себh въ единомъ существh» т. е. обрhтается въ человhкh, находится здhсь на землh, среди насъ, въ каждомъ взъ насъ, ибо «всh мы родихомши всh мы божественны». «Бога родило время». «Бога Богомъ» назвало «въ началh слово». «Образъ Божiй состоитъ»».

«Нет, это не для меня», — подумал он и решил оставить книги в избе, а документы из шкатулки забрать с собой.

Он еще не знал точно, зачем они ему будут нужны, но то, что пригодятся, чувствовал. Особо привлек его документ губернаторского чиновника особых поручений Якутского областного правления Кондакова, в котором тот давал распоряжение поселить нижеперечисленных духоборов в устье реки Нотора.
Спустя четыре дня Анатолию пришла мысль выдать Олега за духобора Антипа, благо не один представитель власти его никогда не видел. Борода у него уже отросла, почитает их бумаги, книги, разберется, что к чему и попробует выйти к людям. Скажет, что решил отойти от веры и жить в миру.

В январе, встретившись в поселке с Байбалом, Анатолий расспросил его об Олеге, но ничего не сказав старику, только передал привет и то, что у него к Олегу есть серьезное дело.

Между тем, пришел, наконец, приказ отправить его и брата Бориса учиться в Якутск на авиамотористов. Анатолий впервые поднялся по железной лестнице на борт транспортного самолета, который пилоты называли «Дуглас». Уселись вдоль бортов на металлические откидные сидения. Самолет, взревев моторами и набрав скорость, запрыгал по неровностям грунтовой взлетной полосы. Все тряслось и гремело. Было трудно поверить, что эта железная махина может летать. Самолет оторвался от земли, тряска прекратилась, двигатели заработали ровно, а в животе от вида удалявшейся земли появился холодок.
Анатолий смотрел в иллюминатор, узнавая родные места. Вон Хатарганка петляет между заснеженной тайгой. Слева должна быть Нотора, но ее не видно — далеко. А там зимник на Амгу. Что ждет нас в Якутске?

Он ни разу не выезжал из Петропавловска, и теперь ему было страшновато и интересно.

Якутск встретил их почти пятидесятиградусным морозом и сплошным туманом от многих сотен топившихся печей. В деревянном здании аэровокзала у них проверили документы и отправили в находившийся неподалеку учебный центр.

Учеба, заключавшаяся, в основном, в практических занятиях, не оставляла времени на экскурсии в город, но судя по маленькому аэропорту и одноэтажным деревянным зданиям, Якутск был небольшим городком.

Время практических занятий завесило от того, когда на аэродроме появлялась очередная группа самолетов, перегоняемых с Аляски. Работали на американских истребителях Р-39 и Р-40, бомбардировщиках A-20, B-25 и B-24, транспортниках C-47. В любую погоду их нужно было греть большими, тоже американскими паяльными лампами, работавшими на авиационном бензине, таскать колодки, грузить перевозимые по трассе грузы, что-то промывать, что-то откручивать, потом прикручивать.

Через месяц им все же удалось вырваться в город. Анатолий и Борис с интересом разглядывали старые деревянные здания. Особо привлекло их внимание здание русского драматического театра — строение с четырьмя колоннами и огромным красным флагом над фасадом, а также кирпичное за побеленным штакетником здание библиотеки. На центральных улицах были деревянные тротуары, а некоторые улицы были вымощены деревянными чурками, торчавшими из-под выбитого колесами и копытами снега.

Самым красивым, с железной крышей и небольшими шпилями, оказалось здание казначейства.

Зашли на базар. За высоким деревянным забором, в старинных рубленных из лиственницы амбарах продавалось все, что угодно. Братьям, как и остальным курсантам, постоянно хотелось есть. Суточный рацион их состоял из 25,5 грамма мяса или сала, около полулитра молочного обрата или пахты, 400 граммов переработанного и сырого зерна, картофеля, капусты, ложки растительного масла и 600 граммов тяжелого, с примесями хлеба.
На небольшой базарной площади стояли сани с сеном и дровами, грудами мороженых зайцев и кружками замороженного молока. Анатолий купил в одной из лавок платочек в подарок Нине, а Борис красивый гребешок для матери.

В марте братья получили свою первую зарплату — 479 рублей. Они были рады и этому, потому что на перегоночной трассе зарплата была почти вдвое меньше, чем у работников Дальстроя НКВД. Даже офицеры перегоночной дивизии получали в среднем около двух тысяч рублей. Самое обидное было то, что из аэропорта нельзя было отлучаться — шла война. Анатолий скучал по тайге и охоте и мечтал о том, чтобы поскорее закончилась эта проклятая война, на которой уже воевали трое его старших братьев.

Нежданная радость случилась осенью. Из дивизии пришла команда заготовить для трассы несколько тонн рыбы. Руководство посовещалось и решило доверить это ответственное задание Анатолию. Все знали о его умении и удаче на рыбалке, да и в как работник молодой моторист и комсомолец зарекомендовал себя с самой хорошей стороны. В помощники разрешили взять только стариков, с трассы больше никого не отпустили.

Бригаду из одиннадцати человек разделили на две группы. Одна, из тех, кто помоложе, рыбачила неводом, облавливая притоки и песчаные косы. Другая, состоявшая в основном из стариков, наточила крючки на самоловах и устроилась на Лакоме, где вся стрелка была покрыта жердями вместо поплавков, и под каждой в холодной и прозрачной воде «играли» на течении по сотне кованых крючков. Старики устроились основательно, построив два больших шалаша для себя и под бочки, в которых солили осетров. Каждый вечер ветерок разносил над холодными водами Алдана аромат осетринной ухи из голов и рыбьих потрохов. Дед Игнат, служивший когда-то поваром не где-нибудь, а при штабе самого адмирала Колчака, и по этой причине после гражданской войны был сослан на вечное поселение в Якутию, теперь, спустя двадцать один год, считал этот край своей родиной и не собирался уезжать, даже если бы ему это разрешили.

У тех, кто неводил, и табор был проще и ушица пожиже. Обловив одно место, приходилось переплывать на другое, перевозя с собой все, включая незаполненные бочки. Рыбу разделяли: ленков и тайменей солили отдельно от сигов и хариуса. Всю остальную, сорную, рыбу после неглубокой засолки вывешивали на длинных шестах вялиться на ветру и слабеньком осеннем солнышке, а потом складывали в большие мешки.

Был в этой бригаде мужик со странным именем Симеон, отсидевший срок за то, что участвовал в походе белогвардейцев на Якутск. Мужик он был молчаливый и скрытный. В один из вечеров Анатолий решил поохотиться на уток. Рыбный стол всем надоел. Симеон попросил взять его с собой. Анатолий удивился этой просьбе, но взял его.

Устроились на старице, куда вечерами на кормежку прилетали стаи собиравшихся на юг уток.

— Ты что, охоту любишь? — спросил Анатолий.
— Да нет. Так, захотелось почему-то…
— А правда, что ты белогвардейцем был?
— Я за это ответил.
— Я не про то. Ответил, не ответил. Может, и отвечать не за что было. Отец мой тоже у белых телеграфистом служил, потому тут и живем. А в чем его вина? Только в том, что белые в Мензелинск раньше красных пришли и мобилизовали. Пришли бы красные, они бы забрали.
— Я добровольно пошел.
— Да? Может, расскажешь, а то я и не знаю ничего об этом, хотя все именно здесь и происходило.
— Не боишься об этом расспрашивать?
— Нет.

Симеон улыбнулся.

— Тебе как, правду или как всем?
— Давай уж лучше правду. Я заметил, что правда поинтереснее сказок бывает.
— Жили мы в Аяне. Большая семья была, как сейчас говорят, крепкая. Торговали, суда небольшие имели, в Бога верили, в общем, жили хорошо. Ну, а когда власть поменялась, враз всего и лишились. Хотели, было, в Манчжурию подаваться, но тут появился Анатолий Николаевич.
— Это кто?
— Генерал Пепеляев.
— А-а...
— Мужик он был честный, это я точно говорю. Фронтовой офицер русской армии, георгиевский кавалер. Говорил все правильно, так же, как мы все думали. Я молодой был, загорелся идеей освобождения Сибири от большевиков и пошел с ним.
— Это когда было-то?
— В декабре двадцать второго. Нас несколько сотен всего и собралось, но все отчаянные. Зимой, в декабре, через тайгу и горы решили идти на Якутск.
— Так там, говорят, тракт тогда был.
— Кроме тропы ничего там не было. Короче, перевалили Джугджур, таща на себе пулеметы, боеприпасы и продукты. У первых же поселков наткнулись на заслоны. Горстка людей вознамерилась с божьей помощью взять Якутск, очистить от красных. На подступах к поселкам начались бои. Если ранили, даже легко, считай, конец — на улице-то минус шестьдесят. Дошли с горем пополам до Сысыл-Сысы, который красные сильно укрепили. С ходу не взяли, ввязались в бои, а к ним подкрепление регулярной армии подошло. Когда стало ясно, что мы проиграли, решили группами уходить за границу. Одни решили идти на Чукотку, другие обратно в Аян. Добрались не все, а кто вышел, сразу попал в ГПУ. Потом, как у всех — суд, лагеря, поселение. Просился в сорок первом на фронт. Не взяли.
— Не переживай, тут нам тоже хватает работенки. Меня с братом тоже почему-то вернули, всего-то до Эльдикани и доплыли.
— Ты молодой, вся жизнь впереди. Радуйся.
— Чему? Мужики героями вернутся, а я…
— Героем везде стать можно, было бы желание.

Помолчали.

— Скажи, Симеон, ты случайно не знаешь, кто такие духоборы?
— А тебе зачем?
— Да живет в тайге один такой. Хочу узнать, что за секта.
— Да это не секта вовсе. Вера у них такая. Они считают, что люди должны творить добро и любить друг друга, что человек — дивное творение Божье и что сам человек есть храм Бога живого. Понятно?
— Мудрено больно.
— Проще… Ну, у вас лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», а у них — «Бог есть Любовь». Живут они в любви не только друг к другу, но и ко всем людям, работают много…
— Ясно. Вроде не вредная вера, — заключил Анатолий.

Добыв двенадцать уток, в табор они вернулись затемно.

План выполнили в два раза быстрее назначенного срока. Деревянные бочки с малосолом и мешки с юколой собрали на огромный баркас, буксируемый катером, а рыбакам разрешили в оставшееся время наловить себе.

Анатолий решил съездить в Троицкое, узнать у Байбала насчет Олега и навестить его. В Троицком сказали, что Байбал ушел на сайлык еще весной. Вскоре Анатолий нашел старого приятеля. Байбал за эти восемь месяцев сгорбился еще больше, но взгляд его зрячего глаза все еще был острым.
Все сообщество во главе с бригадиром Дьогуором было радо гостью. Гость в тайге — это новости.

— У нас праздник, однако, — сказал Байбал. — Пойдем, кушать будем.
— Проходи, Анатолий, — приветствовал его Дьогуор.
— Здравствуйте, — поклонился Анатолий.

Аана и Оруунэ хлопотали у стола.

— А где Аина?
— Э, она с женихом вместе придет скоро.
— Аина?! И кто этот счастливец?
— Э, ты его знаешь, однако, — шепотом сказал Байбал и хитро блеснул своим зрячим глазом.
— Да кто же это? — не унимался Анатолий.
— Ты его, однако, не знаешь, — сказал Дьогуор. — Он не местный.

Анатолий, окинув взглядом стол, понял, что друзья не шутят. Не каждый день на столе появляется кумыс, керчик и ойгос. И лепешки крупнее обычного — хозяйки не пожалели муки ради такого случая.

— Значит, помолвка у вас?
— Наверное, так.
— Вот и наша Аина! — воскликнул Кукас, глядя за спину Анатолия.

Анатолий повернулся и застыл от изумления. По аласу, взявшись за руки, шли Аина и Олег.

Глава 4

Небольшой праздник закончился ехором.

Когда все разошлись, Олег с Анатолием уселись у костра.

— Ну, рассказывай, как жил все это время, — закуривая, спросил Анатолий.
— Да, по-разному. Вот, видишь, куэрегой какой мне достался, — кивнув на Аину, хлопотавшую возле урасы, ласково сказал Олег.
— И все?
— Да всякое было…
— После того, как я ушел, так и сидел в зимовье Байбала?
— Сначала, да. Потом… Слышал о том, что самолет в тайге разбился?
— Слышал, конечно.
— Так вот, когда Байбал в Троицк ушел, я этот самолет и нашел в тайге.
— Да ну!
— Точно говорю. Только пилот мертвый был. Байбал вернулся, я ему рассказал. Он пошел обратно в поселок, а меня проводил до заимки Антипа. Пришли туда, а его нет, только могилка свежая. Короче, оставил он меня там переждать, пока с самолетом все решится и чужие из местечка не уйдут. В общем, неделю я прожил в баньке, на охоту ходил, книги старинные пытался читать.
— Я их тоже пытался читать.
—?
— Это я Антипа похоронил. Хотел зайти, в баньке попариться…
— А от чего он?
— Не знаю. Болел, наверное… Давай дальше.
— Однажды набрел на свежий след косули, а было уже за полдень. Пошел по следу. А там небольшой уклон, слева валун торчит мера два. Я из-за него выкатился и чуть с лыж не выскочил. Лежит косуля вся в крови, а над ней огромная рысь. То ли с испугу, то ли по привычке сорвал с плеча свою тульскую берданку и, не подумавши, что в стволе дробь, выстрелил. Понимаешь, все так быстро произошло… Выстрелить выстрелил и тут же, видимо, переступил, лыжи меня и покатили дальше, прямо к рыси. А та не убежала. Может, ранена была. Но я кровь на шкуре не видел. Прыгнула она сбоку и когтями по бедру. Как лезвием все располосовала и убежала. Лежу, чувствую, кровь течет. Видно, глубоко полоснула. А боли нет совсем, только щиплет немного. Пришлось рвать все, что можно, и перевязываться. Сразу к заимке не пошел, косулю освежевал. Не бросать же мясо. К ночи только дополз до заимки. Боль адская. Мешок у дверей бросил, а в глазах уже искры летают и еле на ногах держусь. Чувствую, в баньке кто-то есть. И тут слышу голос Аины из темноты. Думал, почудилось. Тут она спичку зажгла, смотрю, и верно она. Представляешь, как в сказке! Как только мне плохо, Аина появляется. Она меня травами своими да настоями быстро вылечила. Хорошо, хоть ничего важного не было задето, а мясо нарастет еще.
— Значит, Аина твоя судьба?
— Выходит, что так.
— А не боишься? Она, говорят, шаманит потихоньку.
— Да какой это шаманизм! Это больше на их религию похоже.
— Ну что ж, самое время тебе из подполья выходить. Век по тайге не попрячешься.
— Легко сказать.
— Да ты слушай. Я когда Антипа хоронил, прихватил документ один. Хороший такой документ. Царская грамотка с позволением поселить в этих местах так называемых духоборов. Вот я и подумал, не стать ли тебе духобором Антипом.
— Ну, какой из меня духобор?
— Обыкновенный. Кто знает, какие они должны быть, духоборы эти? Антипа этого человек пять всего и видели, и то за бородой ничего не разглядели. А для тебя это выход. Скажешь, когда спросят, что решил к нормальной жизни вернуться. Вот, мол, женился на местной. Народ знает, что есть такой Антип и живет в лесу. Никто же не знает, что он помер. А Байбал со своими насчет тебя договорится.

На том и порешили.

Вернувшись в райцентр, Анатолий рассказал подружке Ниночке о старовере Антипе, который решил закончить отшельничью жизнь, жениться на якуточке и выйти к людям. Рассказал не просто так. Ниночка была подругой Агриппины — жены милиционера. История эта обязательно должна была дойти до него. Так оно и случилось. Гуляя на ноябрьские праздники в одной компании, Анатолий «случайно» столкнулся с лейтенантом. Милиционер, конечно, спросил его, знает ли он что-нибудь о неком Антипе. Анатолий подтвердил всю ту историю, которую сам же и выдумал.

— Если нужно будет, опознаешь? Вдруг, враг, какой там… — спросил лейтенант.
— Опознаю, почему не помочь нашим славным органам.
— Вот и договорились.

Появление двух милиционеров на пороге сельсовета в деревушке на краю тайги вызвало у жителей неподдельный интерес. Гости — значит, новости. Но какие? Хорошие или плохие?

— Здравствуйте, я лейтенант Шубин, — представился старший. — Вы председатель сельсовета?
— Здравья желаю. Он самый. Захаров Николай, — поднялся из-за стола и протянул руку пожилой якут. — Какими судьбами к нам?
— Да не судьбой, службой к вам занесло.
— Да у нас, однако, давно никаких происшествий не было.
— Так уж и не было? А мы вот знаем, что у вас ЧП тут.

Растерявшийся от этих слов председатель даже не нашел, что ответить.

— Говорят, вы попа какого-то приютили.
— Попа? Нет у нас никакого попа.
— А вот и есть. Зовут Антип. И Антип этот собирается якобы жениться на уроженке вашей деревни, некой Аине Николаевой.
— А! Антип. Да какой же он поп. Мужик просто, отшельником жил в лесу. Знаю, однако.
— Мы хотим его видеть. И с людьми поговорить, с теми, кто его знает. Есть такие?
— Есть. Много таких.
— Много — это хорошо. Зови всех.

По деревне тут же разнеслось, что из райцентра приехали насчет Антипа.
Антип пришел вместе с Аиной.

— Это ты и есть духоборец Антип? — попыхивая папироской, спросил Шубин. — Сергей, пиши протокол, — обратился он ко второму милиционеру.
— Да, это я, — смело ответил Олег.
— Тогда рассказывай.
— Что рассказывать?
— Все рассказывай. Кто забросил? На кого работаешь? Где готовили?

Олег молчал, делая вид, что ничего не понимает.

— Ты что к человеку привязался? — вступилась за Олега Аина. — Ты что, не видишь, что он даже не понимает, о чем ты говоришь?
— А ты кто такая смелая? — прищурился Шубин.
— Я жена его.
— А! Пособница, значит.
— Ты, лейтенант, думай, что говоришь, — вмешался в разговор председатель. — Аина — лучший работник в колхозе.
— Так! А ну все вышли отсюда. А ты останься, — ткнул пальцем в Олега Шубин.

Допрос Олега продолжался целый час. Ничего от него не добившись, Шубин начал приглашать по одному жителей Троицка. Но и якуты ничего нового ему не рассказали. Все твердили, что Антип-отшельник жил тут в лесу всегда и что теперь он женится на якутке и хочет жить в деревне. Документ, предоставленный Олегом, ничего о его личности не говорил, но и не отрицал того, что духоборы действительно были поселены в этих местах.

Вечером Шубин увез Олега в райцентр. Ночь он провел в райотделе милиции, в тесной, но теплой камере. Утром его привели в прокуренный кабинет, где кроме Шубина и сержанта сидел Анатолий.

— Этот? — показывая на Олега, спросил Шубин.
— Да, это он, — ответил Анатолий.
— Ну что ж, Ситников, ты свободен. Спасибо за помощь.

Когда Анатолий вышел, Шубин велел Олегу сесть и, подойдя к нему вплотную, сказал:

— Слышал?
— Что?
— Твой знакомый сейчас подтвердил, что ты тот самый бандит из банды Шумилова, который скрылся после ее разгрома.
— Не знаю я никакого Шумилова, — устало, но твердо проговорил Олег.

Его продержали в камере еще три дня, а на четвертый Шубин велел ему возвращаться в Троицк.

Олег шел через Алдан по санной дороге и чувствовал, что все плохое, наконец, позади. Подходя к Троицку, он загадал, что если увидит на берегу Аину, то жизнь его будет долгой и счастливой. А если кого-нибудь другого, то уйдет отсюда подальше.

Сердце гулко билось в груди, когда он поднимался на высокий берег. Показалась крыша первого дома. Через мгновение он увидел на тропе Аину.
«Вот я и дома», — подумал Олег, раскрывая объятия своему черноглазому счастью, бежавшему навстречу.